Антропологи различают «низкоконтекстные» и «высококонтекстные» культуры, это такая неуклюжая калька с английского (low-context and high-context cultures).
В низкоконтекстных культурах слова, которыми обмениваются субъекты, значат ровно то, что значат. Они могут быть интерпретированы в соответствии с их словарными определениями, а если для их точной интерпретации и требуется какой-то контекст, он может быть получен непосредственно из сообщения, содержащего эти слова.
В высококонтекстных культурах слова — это ссылки на локальные мифологемы, кодифицирующие социальную динамику, причём ссылки эти устанавливаются довольно произвольным образом, в зависимости от разнообразных факторов среды. Для правильной интерпретации слов в таких культурах необходимо овладеть обширным пластом информации, не включённой в сообщение — тем самым контекстом, представляющим собой замысловатый социальный контракт, условия которого должны быть известны собеседникам.
На эффективность общения это влияет самым брутальным образом. Если низкоконтекстный немец говорит «да», это значит «да». Если высококонтекстный японец говорит «да», это может значить буквально что угодно, и чтобы правильно считать смысл, скрытый за этим «да», надо хорошо понимать не только особенности японской культуры, но и обстоятельства этого конкретного японца.
У этого явления есть занятный побочный эффект. Низкоконтекстные общества, не скованные мудреными условностями, более свободны в выборе образа действий, поэтому они, как правило, выигрывают у высококонтекстных в борьбе за власть и ништяки. Этот принцип кратко, но исчерпывающе описан в известном анекдоте, заканчивающемся словами «…но обычно я впендюриваю».
Соответственно, чтобы ослабить низкоконтекстное общество, надо сделать его высококонтекстным. Именно с этой целью рептилоиды и придумали политкорректность. Вчера вы назвали инвалидность «ограниченными возможностями», а сегодня закрываете завод Фольксвагена.
Не видите связи? Вооот. А рептилоиды — видят.