Подлинный моральный релятивизм в природе встречается довольно редко. В большинстве случаев, его путают со специфической и очень распространённой формой морального абсолютизма.
Вот, например, релокант с полутораста тысячами подписчиков жалуется фейсбуку, что старинный приятель вроде бы написал на него донос. Мало конкретики (информация-то с чужих слов), но много ламентаций о недопустимости доносительства, и в конце вопрос: «как бы вы поступили на моём месте?»
В каментах, благоразумно открытых только для френдов, парад-алле моральных камертонов, которые почти единодушны: имя доносчика надлежит немедленно предать огласке, чтобы всем коллективом его оперативно закенселить.
Иными словами, камертоны требуют публичного доноса.
Я специально прокрутил всю ленту обсуждения, выискивая хотя бы тень когнитивного диссонанса. Дескать, ребзя, а это ОК — отвечать публичным доносом на предположительный донос? Ведь обсуждения в трудовых коллективах и ябедничанье в прессе — такой же атрибут замусоленных 1930х годов, как и доносы в «органы». Причём «органы» могли дать делу ход, а могли и под сукно засунуть, публичная же дискредитация — это тот фарш, который не провернуть назад. Ничё, что мы сейчас собираемся уподобиться худшей разновидности тех, кого мы так пафосно порицаем, а?
Ни одного камента с чем-либо подобным. «Это другое».
Вот это и есть та самая специфическая форма морального абсолютизма, о которой я написал в начале. Специфика её в том, что в качестве источника нравственных норм она принимает не какую-то этическую систему, а принадлежность к группе. «Своим можно всё» — вполне абсолютный принцип, дозволяющий такую степень моральной гуттаперчевости, что и самые закоренелые релятивисты обзавидуются.
PS. Если кому интересна развязка, то протагонист решил имя «доносчика» не оглашать, дабы не спалить-де своего информатора.