На протяжении всей человеческой истории отношения между полами складывались непросто. Скажем, в образцово демократических древних Афинах женщина была чем-то вроде домашнего скота.
В ту пору разделение труда находилось в зачаточном состоянии, поэтому наличие земельного участка и работа на нём были для горожанина самым обычным делом. Афинский мужык с утреца шёл работать в поле, потом возвращался в город и практически всё время проводил в общественном пространстве: отдыхал, ел, занимался спортом, плескался в купальнях, тусовался с друзьями и гетерами, участвовал в прямой демократии на сходках сограждан.
Кроме того, он наставлял на путь истинный какого-нибудь недоросля. В рамках этой причудливой социальной институции взрослый мужчина («эраст») обучал подростка («эромена») всевозможным военно-спортивным и культурным навыкам, а также занимался с ним сексом. Гомосексуальная связь между взрослыми мужчинами в Афинах сурово порицалась, тогда как педерастия (в эромены шли с 12 лет) была непременным элементом мужчинского воспитания.
В общем, домой наш удалой афинянин приходил только поспать и, если оставались силы после наставничества, спариться с супругой, устало нащупав её в слабом свете масляной лампы.
Женщина же всё время сидела дома, занимаясь деторождением и обустройством жилища. Общественные пространства и образование были для неё закрыты, субъектом права она не являлась, собственной воли была лишена. Мужчины со своими жёнами практически не общались: просто не смогли бы найти тем для разговора. По сути, в общественной иерархии афинянка стояла ниже раба: раб мог купить себе свободу, а у женщины такой возможности не было.
Афинская модель определила развитие европейских межполовых отношений на тысячелетия вперёд. Были на этом пути и развилки. У этрусков, например, положение женщин было совершенно иным, равноправным — но где те этруски? У диких германцев и кельтов по поводу женщин тоже не было особых предубеждений, однако приобщившись сдуру к высокой античной культуре, дикари приобщились и к античному сексизму.
Стихийное подражание афинянам продолжалось в Европе и колониях аж до середины XIX века, когда возникло то, что сейчас называют «феминизмом первой волны»: движение за предоставление женщинам равных с мужчинами личных, экономических, социальных и политических прав. В большинстве стран этот процесс успешно завершился ко второй четверти XX века.
Однако после победы выяснилось, что равенство «де-юре» не означало равенства «де-факто». Закон не держал женщину на кухне, но с этим вполне справлялась её семья. Решить эту проблему попытался «феминизм второй волны», разгулявшийся в 1960-е и 1970-е. Получилось неплохо. Карьерные и промискуитетные гендерные барьеры были, по большей части, устранены, и женщины смогли наконец-то зажить полноценной городской жизнью, какой жили афинские мужыки две с половиной тысячи лет назад.
Но Юрий Семёнович Каменецкий не шутил, когда написал, что есть у революции начало, нет у революции конца. Поэтому, оттеснив вменяемых феминисток на задний план, где-то в начале 1990-х в общественную жизнь вломилась толпа борциц за всё хорошее против всего плохого (как говорят на западе, SJW — social justice warriors), называющих себя феминистками третьей и четвёртой волн. Ни один человек на планете не сможет внятно объяснить суть этих новых волн, однако результатом их активности стало то, что реальные проблемы женщин (неизжитый карьерный саботаж, неравенство зарплат и т.д.) были похоронены под толстым слоем деструктивного вздора, типа нео-расизма и культа сексуальных девиаций. Последнее почему-то особенно занимает «воительниц».
Если бы эти активистки не были столь изумительно невежественны, они бы посмотрели на древние Афины и осознали, что в обществе «эрастов» женщинам ловить нечего. Но дремучесть — неизменный и, в общем-то, обязательный атрибут любого современного активизма, так что любезно предоставляемых историей аналогий они не видят.
Ну ничо, «эрасты» им разъяснят.