Одна из базовых особенностей восточноевропейского менталитета — а то и самая базовая из них — это болезненный ресентимент по поводу территорий, утраченных по вине зловредных соседей. Какая-то историческая основа у этих ламентаций, как правило, имеется, хотя и не всегда бесспорная. Имеется и уродливый термин, которым можно при случае блеснуть: ирредентизм.
Самое поразительное в этом — насколько глубоко исторические обидки коренятся в национальной культуре, и как сильно они определяют поступки «национальных лидеров», которые, увлекаясь, порой демонстрируют аудитории свои заветные фантазии (об этом ниже). Публично говорить обо всех этих ресентиментах не принято, так что истинные мотивации менеджеров евросоюзовской периферии не всегда очевидны. Тем не менее всякий раз, когда кто-то из них начинает увлечённо бесоёбить, вспоминайте вышеупомянутый уродливый термин — и скорей всего, не ошибётесь.
Скажем, венгры до сих пор всем народом скорбят о Трианонском договоре, который чуть более ста лет назад усушил Венгрию втрое и лишил её выхода к морю. Как сказал один венгерский коллега, Венгрия — единственная страна в мире, границу которой можно пересечь в любом направлении и всё равно встретить венгров. Это, в общем-то, чистая правда. Ну и кроме того, венгры до сих пор живут триумфом Обретения Родины — так в их культуре называется завоевание Среднедунайской равнины степными прото-венграми, случившееся больше тысячи лет назад. Вся эта чингисханщина (те завоеватели были генетически близки к поволжским татарам) в их воображении каким-то причудливым образом переплелась с западноевропейской рыцарской романтикой, породив образ великого европейского государства, мощно выступившего в своё время, но сейчас временно неразличимого на европейской карте. Но их время ещё придёт, не сомневаются они.
У Румынии, солидно наварившейся на Трианоне, тоже своя печаль. Они считают своими земли до Южного Буга — это вся Молдавия и неслабый шматок юго-запада Украины, аж до Винницы. И это ещё по-скромному: во время WW2 в румынах, вдохновлённых немцами, проснулись нешуточные древнемакедонские амбиции, и они записали в Великую Румынию все земли до Днепра. Особо приободрившиеся после германских успехов первых двух лет войны указывали даже и на Урал, как наиболее естественную границу Румынии, но это была всё же экзотика, а вот с Днепром — всё всерьёз. Советская Армия привела их в чувство, но внутренний огонь так просто не погасить. Они пытались зайти с другого фланга: во времена Чаушеску была очень популярна идея Румынии — преемницы Древнего Рима, а по этой дороге можно забрести очень далеко. Чаушеску, впрочем, добрёл только до стены солдатского сортира, а новые хозяева прикрутили коптящий фитиль румынских национальных амбиций, но это не конец истории.
Болгария в эпоху раннего средневековья была могучим и довольно обширным государством, на равных соперничавшим с Византией. В частности, территория современной Румынии входила в состав этого государства практически целиком. Ромеи болгар в итоге ушатали, а потом подтянулись османы, и старой Болгарии не стало. В составе Османской империи болгары счастливо процветали примерно полтысячелетия, пока в конце XIX века коварная Российская империя не нагрузила их тяжкой ношей государственного суверенитета. Граница новой Болгарии, нарисованная князем Черкасским, была очень подвижна, и на пике новообретённого величия включала в себя, помимо современной Болгарии, приличный кусок северо-восточной Греции, всю нынешнюю Македонию, хороший шмат Сербии, небольшую (но всё-таки!) часть Румынии, ну и ещё чего-то там по мелочи. Всё это составляет то, что тамошние националисты называют Великой Болгарией, и идея вернуться в «законные» границы там отнюдь не мертва.
Территориальные амбиции народов, населяющих бывшую Югославию, настолько замысловаты, что я даже приближаться к этой теме не рискну, пусть мастера в этом копаются.
Среди всего этого пёстрого многообразия, особняком стоит Польша, к которой у меня особо нежное отношение. Поляки — самые славянистые из всех славян, и их Речь Посполитая — это рафинированно славянское государство, не загаженное ни ордой, ни турками, ни немцами, ни надсадной балканской кустурицей. В этом качестве они безумно интересны. У них внятное, просто-таки самурайское представление о личном достоинстве сочетается с чисто славянской лопоухой хитрожопостью, что порождает удивительные сюжеты. Примерно в то же время, что и англичане, они создали вполне функциональный парламент, а потом парализовали его доведённой до абсурда идеей Liberum Veto. Воевали они тоже достаточно успешно. На пике могущества территория Польши доходила до миллиона квадратных километров — это примерно три нынешние Германии. При этом они изобрели «крылатых гусар», глупейше выглядящих тяжело вооружённых кавалеристов, на спинах которых крепились изогнутые деревянные палки, густо утыканные перьями — для форсу.
Они люто щемили селян в своих восточных воеводствах, как экономически (зверскими поборами), так и метафизически (окатоличиванием). Это периодически приводило к восстаниям, которые жестоко подавлялись, причём польское «самурайство» совершенно не мешало полякам убивать повстанцев, пригласив их якобы для переговоров. Но однажды они, что называется, messed with a wrong guy. Казачий полковник с нарядным именем Богдан-Зиновий Михайлович Хмельницкий, у которого поляки отжали хутор, убили сына и украли любовницу, сильно обиделся и затеял не просто восстание, а полноценную гражданскую войну, увенчавшуюся в 1654 году так называемой Переяславской радой. В результате примерно пятая часть территории Польши перешла под московский протекторат, и началась война с Московией, в процессе которой территория Польши ещё больше ужалась.
Переяславская рада стала ключевым событием в истории всех вовлечённых в процесс сторон.
Для Речи Посполитой Переяслав был, как ни пафосно это прозвучит, началом конца. На увлечённую войной с Украиной и Россией страну напали шведы, от которых поляки с великим трудом отбились, но движуха на восточных границах не затихала и привела к огромным территориальным потерям. С тех пор страну практически непрерывно и яростно колбасило. Яркое правление Яна Собеского, когда Европа под польским предводительством раздавала туркам мощных вразумительных пиздов, для самой Польши ничего фундаментально не изменило. К концу XVII века Польша стала полем чужих битв, а ещё через столетие Россия, совместно с прусскими и австрийскими, как сказал бы нынешний царь, «партнёрами» — разодрала Польшу на куски и надолго стёрла её с карты мира.
Для России Переяслав был переломным моментом в отношениях с сильным и опасным западным соседом. Всю первую половину XVII века поляки больно и обидно избивали московитов, отжали у них Смоленск и Чернигов, да и саму Москву чуть было не отобрали. Гражданская война в Польше была несомненным шансом, который Москва не упустила. После этого избиение поляков стало уже русской национальной забавой.
Для Украины (этот топоним вошёл в польский обиход примерно за сто лет до описываемых событий) Переяслав стал первым шагом к обретению государственного суверенитета. Образовавшаяся в процессе восстания Хмельницкого Гетьманщина стала первым подлинно украинским государством, которое честно пыталось играть в политику и лавировать между сильными соседями, силясь в достаточно неблагоприятных условиях построить собственную страну. Попытки эти продолжались более ста лет и были пресечены Екатериной II. Однако без Гетьманщины не было бы современной Украины, потому что именно эта неудачливая, но, без дураков, героическая конструкция легализовала феномен украинского государства. В общем, современная Украина выросла из Переяслава.
Но вернёмся к Польше. На днях тамошний президент, выступая без бумажки перед литовскими поляками, выдал сокровенное:
Не так давно я сказал президенту Зеленскому: «Владимир, глядя на нашу историю, на то, как эти дороги когда-то разошлись, я тебя очень прошу, как только ты победишь Россию, как только русские приползут на коленях, чтобы подписать мир — тащи их в Переяслав. Пусть они там подпишут с вами мир, пусть тем самым отменят все те годы советского влияния, российского влияния и рабства со времен царя до недавнего времени, от которых вы сейчас снова защищаетесь.»
Польша уже три с половиной века одержима идеей отменить Переяслав, так что у польского президента на языке то, что у поляков на уме. Переяслав для них — это та развилка, после которой всё пошло не туда и не так, поэтому к этой развилке надлежит вернуться и повернуть в другую сторону. Именно этими помыслами и движим нынешний польский, не побоюсь этого слова, истэблишмент, поведение которого становится понятным и логичным, если не забывать цифру «1654».
Но для Украины отменить Переяслав — значит отменить суверенную Украину, о чём польский президент говорит открытым текстом, с фирменной европейской доброжелательностью на физиономии.
Интересно, что украинский президент ответил польскому?