Балабановские «Братья» — не только фильмы как таковые, но и реакция на них публики — мощный документ эпохи.
Первый фильм был лихим боевиком с решительно голливудским сценарием. Суровый чувак, явившийся с войны для расправы со всевозможными гадами — такое любят во всём мире. Рэмба домашней выделки, только вместо мясистого спецназовца — придурковатого вида парень, в котором любой зритель легко опознавал своего соседа, родича или даже самого себя. Оглушительно бездарный, даже по меркам российского кино 1990х, Сергей Бодров оказался идеальным актёром для этой роли, потому что это была не роль, это было зеркало, в котором страна разглядела себя.
Портрет в зеркале неслабо так смердел инфернальненьким. Лишённое рефлексии и живущее физиологическими рефлексами существо, осознающее мир исключительно в рамках тупой дихотомии «брат ты мне / не брат ты мне», не понимающее окружающего его мира, с горизонтом планирования «доживём до завтра», с одинаковой лёгкостью отдающее последний пирожок и отнимающее жизнь — при этом ищущее любви женщины, которая каким-то почти мистическим образом привязана к тому, кто её избивает. И по дороге периодически выдающее бессмысленные сентенции типа «вообще-то я режиссёров не очень».
Этакий задохлик-терминатор, которому в полупроводниковый мозг загрузили недописанную и неотлаженную программу, просто чтобы потестировать, а он сбежал из лаборатории и теперь скитается по миру. Какие-то подпрограммы — особенно боевые — вполне хорошо работают, но основная «business logic», которая должна всем этим управлять, готова только частично, да и то, что готово — состоит, главным образом, из багов.
Но ещё страшнее, чем картинка в фильме (которую, в конце концов, всегда можно оправдать художественным высказыванием), была реакция на неё. Страна посмотрелась в зеркало, приосанилась, сделала торжественную рожу — и увидела, что это хорошо. Герой Бодрова стал культовым персонажем и чуть ли не ролевой моделью. Стало понятно, что это было никакое не художественное высказывание, это был — скриншот, если и отфотошопленный, то только самую малость.
Второй фильм дилогии во многом повторял первый. Скрепная декламация приобрела там какие-то истерические нотки в мощных прогонах про «правду», в которой — сила, и которой нет на загнившем Западе (где «всё просто так, кроме денег»), но которая, очевидно, есть в России (где и тропинка, и лесок, и колосок, и главное — огромная семья, состоящая из сплошных братьев и сестёр, милых сердцу просто по признаку родства). Сведение никак логически не связанных сущностей — денег и колоска — в нелепую философскую антитезу не оправдывало поведение персонажа, но убедительно обосновывало невозможность такого оправдания.
И очень важно понимать, что дело здесь не в России как таковой.
Гениальный (настаиваю на этом) Балабанов нарисовал аккуратный и достоверный портрет любой империи, у которой ампутировали идеологию. Поскольку другой империи у художника под рукой не нашлось, он рисовал с той натуры, какая была — но получилась совершенно универсальная штука. Западный «Вавилон», кстати, прекрасно понимает риски, порождаемые отсутствием идеологии, и прямо на наших глазах пытается эту идеологию слепить. Получается пока, мягко говоря, не очень — но чтобы понять, почему они так упорно это делают, пересматривайте дилогию Балабанова.