Любая война — это не конфликт стран, народов, религий, укладов, и даже не писькомерка лидеров. То есть, всё это — тоже, конечно, но не в первую очередь. В первую очередь, это конфликт жизни и смерти, и заканчивается война только тогда, когда побеждает жизнь.
Беда только в том, что чаще всего жизнь «побеждает» просто потому, что за ней остаётся поле боя: смерть, насытившись и оставив некоторое количество добычи до следующего раза, уползает в свою нору переваривать сожранное.
Победить же в прямом столкновении жизнь почти никогда не может, потому что смерть изобрела непревзойдённое оружие массового поражения: талион, то бишь принцип «симметричного возмездия». Ничего сопоставимого по силе воздействия жизнь так и не смогла изобрести. Она пыталась, конечно же. Даже в какой-то момент обучила людей мантре «мне отмщение, аз воздам», но наполнить мантру осязаемым смыслом так и не сумела. Пустую словесную оболочку потрепали какое-то время, а потом и вовсе забыли.
В те же редкие моменты, когда жизни удаётся победить смерть до того, как последняя нажрётся, приспешники смерти укутывают эту победу толстенным слоем мифологии, представляющей произошедшее чем-то постыдным — изменой, дезертирством, коллаборационизмом и ещё дюжиной синонимов разной степени уничижительности.
В общем, всё под контролем. Шансов почти никаких. Почти.