В молескин юноше, обдумывающему житьё:
Faced with the choice between changing one’s mind and proving that there is no need to do so, almost everyone gets busy on the proof.
То есть: «столкнувшись с выбором между изменением своего мнения и доказательством того, почему этого делать не надо, почти все принимаются за доказательство».
Джон Кеннет Гэлбрейт, американский экономист, большой поклонник и проповедник кейнсианства написал это 60 лет назад. Фраза мудрая и приложимая ко множеству бытовых ситуаций, так что юноше пригодится.
Процитированное наставление было, однако, адресовано не юношам, а коллегам Гэлбрейта, отринувшим благодать учения Джона Мейнарда Кейнса. Вообще плутание экономической мысли между разнообразными вариантами классической экономики и кейнсианства — это довольно забавная история, при пристальном рассмотрении весьма разрушительная для веры в научность экономики.
Представим себе небольшой городок, в котором есть мастерская, выпускающая стулья. В соответствии с классической экономической теорией — той самой адам-смитовской «невидимой рукой рынка» — мастерская эта произведёт столько стульев, сколько в состоянии купить жители городка. В разгар стулотворения классическая теория прекрасно работает, проблемы начинаются тогда, когда горожане перестают покупать новые стулья. На вопрос, что в этой ситуации делать мебельщику, классическая экономика отвечает: да что угодно. Переквалифицироваться в гончара, например — в городе дефицит горшков.
Такой динамизм выглядит красиво в журнальных статьях, но не в жизни. В реальности мебельщик не стяжает успехов у гончарного круга, будучи вытеснен с этого рынка более опытными гончарами. Придётся ему продавать мастерскую и эмигрировать в колонии.
И тут на авансцену выходят кейнсиане и поют песню о том, что саморегуляция рынков — вредная ересь, что ничего само по себе не регулируется, и во всём необходима твёрдая направляющая рука мудрого государства. Зачем доброму мебельщику бежать в колонии, — поёт кейнсианский хор, — есть способ лучше! Государство должно дать ему заказ на изготовление табуреток для ближайшей казармы, и мастерская оживёт. Так и происходит.
В западной экономике этот хор зазвучал в 1930-е годы, в качестве реакции на Великую Депрессию, которая ознаменовала собой, как тогда считали, крах классической экономики. На протяжении десятилетий кейнсианство рулило на западе, и наш стулотворец чувствовал себя вполне комфортно.
Однако в 1970-е годы механизм даёт сбой. Спонсировать производство стульев государству становится всё сложнее и дороже, а тут ещё и политика поднимает цены на горючее, увеличив уже и без того раздутые казённые расходы. Государственная поддержка стопорится, и стулопроизводство останавливается — на сей раз намертво.
Тогда на сцену, отталкивая кейнсиан и торопливо подключая электрогитары, выскакивают энергичные монетаристы, и под бодрый рокенрол выдают речитатив о том, что государственное стимулирование экономики — суета и тлен, а главное — нежное управление денежной массой. И чтобы с чего-то начать, надо дать народу дешёвых кредитов, и уж они сами развернутся.
Глотнувшая денег экономика оживляется. Стулья жителям городка всё ещё не нужны, но в городке начинается строительный бум. Стулотворец продаёт мастерскую вместе с хорошим участком земли застройщику — и становится скромным рантье. Нирвана длится до второй половины 2000-х, когда финансовые рынки накрывает кризис, и деньги мебельщика испаряются.
Наш герой привычно смотрит на сцену, где уже выстроился хор посвежевших кейнсиан, поющих старую песню о благотворной роли государственного регулирования, но слегка на новый мотив и с новым припевом, в котором слышится выражение «количественное смягчение».
Песня эта так и звучит с 2008 года — до следующего кризиса, когда со сцены вновь запоют о «невидимой руке рынка», ну а стулотворец тем временем работает менеджером проекта в фирме, торгующей импортной мебелью.
И вот этот-то концерт у нас зовётся «экономической наукой» — симпозиумы, рецензируемые статьи, диссертации, всё как у людей.