В конце XVIII века в Америке активно обсуждали отмену рабства, которое выглядело экономически бесперспективным. Качество и производительность труда рабов были низкими, мотивировать их было особо нечем, и для эпохи соревновательной индустриализации всё это совершенно не годилось.
Моральные аспекты этой системы американских колонистов тоже беспокоили, хотя и в довольно специфическом ключе. Их мало смущала сама идея рабовладения, тем более, что они искренне считали негров неполноценными. Однако, по мнению тогдашней интеллигенции, присущий рабству деспотизм растлевающе влиял на общественные нравы: хозяева были вынуждены постоянно упражняться в суровых методах подавления рабов, и это приучало общество к жестокости.
В принятой в 1787 году конституции рабство не запрещалось, но и не провозглашалось и даже не упоминалось ни разу. Если экстраполировать американские общественные настроения той поры, дело постепенно шло к повсеместной отмене рабства где-нибудь в 1810-х.
Всё внезапно изменилось в 1793 году, когда Илай Уитни изобрёл машину для очистки хлопка («сotton gin»), увеличившую производительность труда рабов-хлопкоочистителей в 50 раз. Выращивание хлопка стало чрезвычайно прибыльным, и рабовладельческие плантации превратились в модный объект инвестирования, подобно «доткомам» конца 1990-х и нынешнему «искусственному интеллекту». Вчерашние аболиционисты стали инвесторами.
Отмена рабства отодвинулась на добрых полвека, а не случись в Штатах гражданской войны — кто знает, как бы оно повернулось. Вполне допускаю, что и в XX веке на фордовских конвейерах где-нибудь в Теннесси трудились бы рабы, а убеждённый нацист Генри Форд ещё и подвёл бы под это дело какую-нибудь убедительную теоретическую базу.
Коттон-джин — самый, пожалуй, выразительный пример того, что технологический прогресс и личная свобода находятся в противофазе. Но не единственный, конечно. Вся история человечества, начиная с Неолитической революции, это история порабощения людей технологиями.
Началось всё с ирригации. Масштабные проекты орошения были невозможны без мощных централизованных государств, которые, с одной стороны, обеспечивали мелиораторов требуемой рабсилой, а с другой, полностью контролировали доступ к водным ресурсам. Для этой общественной системы есть забавный термин: гидравлическая деспотия.
Древние римляне придумали бетон, разработали методы строительства дорог и довели до совершенства осадные машины. Используя своё техническое превосходство, они не просто поработили огромные территории — само по себе это не штука, Александр Македонский не даст соврать — но и научилась ими эффективно править.
Изобретённое франками в VIII веке н.э. стремя резко повысило эффективность тяжеловооружённой конницы и, по сути, создало военный класс конных рыцарей в том виде, в каком они существовали на протяжении всего европейского Средневековья до начала XVI века. В видах вознаграждения рыцарей и обеспечения их всем необходимым для службы королю, Каролинги создали систему феодального вассалитета, в основе своей опиравшуюся на закрепощённых крестьян.
Таким образом, незначительное технологическое новшество — стремя — споспешествовало масштабной социальной трансформации (хотя и не было единственной предпосылкой этой трансформации, конечно). Сравнительно свободный общинный строй был вытеснен жёсткой феодальной иерархией, в нижней страте которой оказались потерявшие личную свободу земледельцы.
Говоря о стародавнем хай-теке, нельзя не упомянуть мореплавание. С незапамятных времён были известны прямые паруса, которые хорошо функционировали только при попутном ветре, поэтому на древних кораблях всегда требовались гребцы. Римляне изобрели косой парус (вошедший в историю как «латинский»), под которым можно было ходить против ветра. Манёвренные корабли под латинским парусом отлично подходили для плавания по Средиземному морю и вдоль африканского берега, но в силу конструктивных особенностей и недостаточной тяги, были непригодны для дальних путешествий.
Революция случилась в XV веке, когда португальцы додумались объединить оба типа парусов, в результате чего появилась каравелла-редонда, а чуть позже — более мощная каракка. Одновременно с этим происходило бурное развитие огнестрельного оружия, в котором непрерывно улучшался механизм воспламенения пороха. К концу XV века европейцы научились виртуозно пользоваться фитильными замками. Тогда же появились и первые искровые замки, гораздо более надёжные, но поначалу сложные и дорогие.
Ударная комбинация высокотехнологичных кораблей с компактными пушками и доведёнными до ума аркебузами позволила европейцам приступить к завоеванию планеты. Процесс этой жадной и свирепой колонизации был поэтически назван «эпохой Великих географических открытий». Гигантские территории были подчинены и порабощены европейскими монархиями.
Справедливости ради, в среде аборигенов дела с личной свободой обстояли очень по-разному и далеко не всегда блестяще, но европейцы эту ситуацию как минимум не улучшили, на века навязав заморским территориям вассальный инфантилизм, от которого бóльшая часть бывших колоний до сих пор не может избавиться.
Рабство не было изобретено колонизаторами, у этого социального института давние и прочные традиции во всех культурах. Однако именно европейские колонизаторы индустриализировали рабство на невиданном ранее уровне, создав функционировавший с XVI по XIX век «треугольник работорговли». Гружёные оружием, лошадьми, бухлом и всякими цацками корабли шли из Европы в западную Африку, там у местных вождей обменивали товар на рабов, которых доставляли плантаторам Нового Света, а оттуда возвращались в Европу с продукцией плантаций — сахаром, табаком, хлопком и т.д.
Единственное путешествие по этому маршруту могло принести несколько сотен процентов прибыли, но удача сопутствовала не всем: штормовая погода, пираты, болезни, бунты на кораблях и т.д. вносили в трансатлантический бизнес элемент лотереи. Тем не менее, индустрия работорговли оставалась весьма прибыльной и невероятно обогатила как Европу, так и Америку, создав пресловутые «old money» — «старые деньги» — обладатели которых стали респектабельной аристократией и носителями «западных ценностей» на сложных щах.
Промышленная революция с её технологическими прорывами в области механизации процессов создала новый тип рабства: наёмное (по-английски именуемое прямолинейно: «wage slavery», т.е. «зарплатное рабство»). Фабрикам требовались армии работников, которые и понаехали из деревень. Наёмные рабочие в XIX веке вкалывали по 12 — 16 часов в день в ужасных условиях и без какой-либо социальной защиты, не имели собственности и, формально являясь свободными людьми, практически были совершенно бесправны.
В общественной идеологии в ту пору господствовал так называемый «классический либерализм», он же «laissez-faire capitalism», т.е. капитализм с минимальным (или вовсе отсутствующим) вмешательством государства в дела владельцев предприятий. Последние же видели в рабочих инструменты для преобразования капитала в товар — и относились к ним соответственно. В этой парадигме личные свободы полагались рабочему в той же степени, в какой они полагались кувалде в руках этого рабочего.
Однако на протяжении тысячелетий, какие бы формы рабства не изобретались человечеством, оставалась всё же сфера, недосягаемая для рабовладельцев: содержимое мозгов порабощённых каст. Эта проблема довольно эффективно решалась с помощью религии, успешно навязываемой тяглому сословию, но у данной методики было слабое место: зависимость от личного контакта. Ни один священник не мог находиться рядом со своими прихожанами 24 часа в сутки, да и далеко не все они обладали красноречием Фомы Аквинского.
В XX веке произошла революция коммуникаций, породившая феномен «Volksempfänger», т.е. «народного приёмника». Собственно «Volksempfänger» был проектом рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса, который добивался установки в каждом доме надёжного и дешёвого радиоприёмника, с помощью которого пропаганду можно было бы наваливать в мозги жителей рейха непосредственно по месту жительства. Ввиду нарицательности имени рейхсминистра, этот термин тоже можно считать нарицательным.
Со времён Геббельса «народные приёмники» значительно усовершенствовались, обзаведясь качественной картинкой, объёмным звуком и множеством каналов, и их эффективность остаётся чрезвычайно высокой. Собственно, в один из таких «народных приёмников» ты, юзернейм, пялишься прямо сейчас, и читаемый тобой текст с равной вероятностью может служить как ублажению авторской графомании, так и пропаганде — надёжных критериев выявления предназначения этого текста у тебя нет.
Благодаря «фольксэмпфэнгерам» всех разновидностей, ты подвергаешься унифицированному и чрезвычайно интенсивному информационному воздействию, не дающему тебе возможности формировать собственное обоснованное мнение. А чтобы ты не смог избежать этого воздействия или как-то ему сопротивляться, в XXI веке «фольксэмпфэнгеры» приобрели две важнейшие фичи. Они научились, во-первых, следить за каждым твоим шагом, а во-вторых, создавать персонализированный пропагандистский поток, адаптированный к твоим нуждам и особенностям характера, используя машины автоматической генерации качественного текста по заданным параметрам, известные как «большие языковые модели».
Мечта фараонов сбылась: строители пирамид не только безропотно таскают камни, но и просто на физиологическом уровне не могут усомниться в необходимости и сугубой праведности этого действия.
Сопротивляться этому почти невозможно.