В сети много воплей по поводу решения начальства General Motors убить проект Cruise, в рамках которого разрабатывались автономные роботакси. В связи с этим хочется всплакнуть о судьбе инноваций в XXI веке.
Есть такая классическая книжка Клейтона Кристенсена «Дилемма инноватора», разбирающая причины, по которым взрослые компании не могут по-детски бесоёбить и выдумывать всякие новые штуки. Любимый пример, без которого не обходится ни одна презентация — фотопленочный гигант Kodak, который ещё в середине 1970-х изобрёл цифровую фотокамеру, к середине 1980-х довёл прототип до ума, но отморозился на этапе массового производства, и лет через 15 был растерзан собственным детищем.
Главной причиной заскорузлости «старых компаний», на которой сходятся все бизнес-мудрецы, включая Кристенсена, называют алчность акционеров, сосредоточенных на сохранении стабильной прибыльности традиционных проектов и прибивающих любые дорогостоящие инициативы с неясным ROI. У стартапов же этого ограничения нет, поэтому они могут свободно проедать деньги инвесторов, не шибко заботясь о прибыльности. Так что за последние лет 20 я не встречал ни одного корпоративного человека с ярлыком «manager», который бы не рассуждал о необходимости привнесения во вверенную ему организацию «стартапного духа».
Версия жадных акционеров хорошо продаётся публике, но она плохо сочетается с наличной реальностью. Акционеры заинтересованы не только в сегодняшних барышах, но и в долгосрочной стратегии сохранения оных. В конечном итоге всё сводится к решениям, принимаемым конкретными функционерами, навроде Колби Чендлера и Кея Уитмора, кодаковских CEO, которые «цифру» и зарубили — при этом они отнюдь не были противниками инноваций. Напротив, они активно и размашисто диверсифицировали бизнес, пытаясь заниматься принтерами, копировальными машинами, анализаторами крови, фармацевтикой и бог знает чем ещё.
Так чем же им не угодила цифровая фотография? Как это ни парадоксально, именно тем, что она была изобретена самим Кодаком.
Давным-давно, на одном из курсов MBA, мы баловались бизнес-симуляциями: нас разбили на группы, каждой группе дали воображаемую компанию, испытывающую всевозможные сложности, и мы должны были улучшить положение «своих» компаний. Каждое наше решение не только меняло положение компании, но и получало оценку за эффективность и общую стратегическую «правильность».
Помню своё удивление, когда выяснилось, что инвестиции в собственный R&D всегда получали низкие оценки и ухудшали положение «наших» фирм, в то время как M&A, т.е. покупка бизнесов с готовыми решениями, оценивалась высоко и улучшала положение фирм. Было совершенно неважно, какого рода R&D мы пытались внедрять, симуляция была безапелляционна: своя разработка — плохо, покупка чужих разработок — хорошо. Я и ещё пара студентов пытались возражать, но преподаватели (их для симуляции требовалось, по-моему, человека три) смотрели на нас, как на папуасов, оспаривающих пользу пенициллина — дискуссия не сложилась.
У странного поведения этой симуляции есть предыстория. В старину — то есть в прошлом веке — компании тяготели к собственным разработкам, ожесточённо конкурируя друг с другом. Начальству, бывшему, в основной своей массе, финансистами, этот подход очень не нравился, потому что заставлял их принимать решения в областях, в которых они ни хрена не смыслили.
Поэтому где-то на рубеже 1970-х и 1980-х был придуман и внедрён в офисное бессознательное пейоративный мемасик «Not-invented-here syndrome» («Синдром неприятия чужой разработки»). Постепенно настаивать на собственном R&D стало плохим тоном: ну что вы, только дураки пытаются всё делать сами, умные люди используют результаты деятельности других. Уже в 1990-х представление о собственных разработках, как о глупой и вредной для бизнеса стратегии, стало общим местом, и начальство принялось тормозить R&D и переключилось на M&A, чтобы не прослыть ретроградами.
Нет сомнения, что кодаковские CEO боялись ярлыка «NIH», и этот страх диктовал их решения. Попадись им небольшая компания, научившаяся производить цифровые камеры, они бы её купили, и мы бы сейчас рукоплескали кодаковской дальновидности, как мы рукоплещем Микрософту, вложившемуся в OpenAI, или Диснею, купившему Пиксар. Но цифровая камера была целиком и полностью кодаковским детищем, а значит, разрабатывать её было просто неприлично.
Эта мода, по моему убеждению, стала одной из причин замедления научно-технического прогресса, хотя размах явления смогут оценить только историки. Она заменила техническую конкуренцию состязанием в шоппинге. Побеждает не тот, кто разрабатывает лучшие решения, а тот, кто удачней закупится стартапами — которые, в свою очередь, тоже не дураки и планируют свою стратегию ровно до момента поглощения: нагнать шума, выгодно продаться, а дальше не наше дело. Такой подход очень понятен финансистам, но для прогресса он губителен, поскольку убивает дух технологического соперничества. В итоге наши 2020-е выглядят совсем не так, как мечталось фантастам 1960-х, и серьёзной инновацией считается новый «эмодзи».
Собственно, кейс General Motors & Cruise как раз про то, что финансовый капитализм делает с прогрессом. Cruise, разумеется, не был внутренним проектом GM, фирмы типа GM уже давно разучились даже думать об инновационных проектах, не то что запускать их. Это была покупка фирмы, судя по всему, специально созданной под продажу, не имеющей стабильного продукта, но умеющей получать всевозможные лицензии от жуликоватых калифорнийских властей. Фирма эта произвела много пердячего пара, создала уйму инцидентов на дорогах, и на наших глазах уходит в небытие, солидно обогатив своих основателей.
С таким капитализмом яблони на Марсе ещё долго не зацветут.