В далёком 1996 году интернет был безвиден и пуст, и тьма над бездною, и только дух Антона Борисовича Носика носился в сети, прикидывая, к чему бы приспособить это диковинное изобретение. В ту легендарную пору шагнул в неведомое и я. Социальных сетей тогда не существовало, но был шлюз в FidoNet, оно же Фидó, бывшее предтечей мессенджеров и блог-платформ. Наряду с электронной почтой, там имелись групповые чаты («эхоконференции»), где люди активно общались.
Эта удивительная штука была децентрализованной и самоорганизующейся, она никому не принадлежала, и гнилостный смрад монетизации там не ощущался. В 96-м жизнь в эхоконференциях била ключом, и я тоже покуролесил там с воодушевлением неофита. Кончилось это тем, что фидошники наглухо меня забанили за безудержный троллинг.
В Фидо было множество флеймогонных, как тогда выражались, тем, но самые яростные эмоции вызывал выбор машины: новая нашемарка vs. подержанная иномарка. Меня всегда поражало, насколько религиозными были эти дискуссии. Казалось бы: ну купил и купил, о чём тут спорить? Однако вливавшиеся в общество потребления вчерашние строители коммунизма, воспитанные в благоговении перед сверх-идеями, хотели быть уверенными в праведности своего выбора, и любые покушения на эту праведность воспринимали крайне агрессивно. Они не просто покупали самодвижущуюся телегу, они защищали мировоззрение — а за мировоззрение люди готовы убиться, не то что полемизировать.
В общем, зарубались отчаянно. Основным доводом в пользу нашемарки была так называемая «ремонтопригодность»: дескать, ну и пусть я куплю ведро с болтами, и что с того? Болты я протру ветошкой и вкручу, зато случись что — и я сам, посреди чиста поля, с помощью отвёртки, гаечного ключа, молотка и матерного вокабуляра починю в этой машине что угодно. Посмотрю я на тебя, как ты свой модный инжекторный Гольф чинить будешь, бу-га-га!
Сторонники иномарок настаивали на альтернативной житейской философии: машину должен чинить специально обученный человек, получающий за это деньги, а машиновладельцу надлежит тратить своё время на зарабатывание этих денег. Такой взгляд на жизнь был тогда в новинку, и меня чрезвычайно занимало столкновение идеологий: с одной стороны, домостроевской убеждённости в том, что мужик должен всё делать сам, а с другой стороны, буржуазного представления о человеке как приспособлении для добывания и перераспределения денежной массы.
Последнее было основой капиталистической экономики. Каждый участник этой экономики обязан быть своего рода насосной станцией, из одних труб деньги выкачивающей, а в другие — закачивающей. К трубам этим во множестве мест подключены те, кто эту систему и придумал: банки, отсасывающие свою прибыль из этого бесконечного потока.
Для оправдания необходимости постоянно качать денежную массу было изобретено сверхпотребление, на Западе воспринимавшееся как данность, а в только что переставшей изучать марксизм-ленинизм стране выглядевшее свежо и необычно.
Таким образом, конфликт нашемарочников с иномарочниками представлял собой конфликт экономических укладов: отмиравшего советского и набиравшего силу западного. Видимо, подспудное осознание цивилизационной значимости этой дискуссии и придавало ей религиозно-мистический привкус.
Дискуссия, насколько могу судить, в основном завершилась в начале нулевых предсказуемой победой западников. Советское мировоззрение уступило — но не исчезло окончательно. И покуда есть на свете люди, употребляющие в своей речи слово «ремонтопригодность», Советский Союз не умрёт.
Вот я аж два раза употребил.